Наталья Резанова - Открытый путь [сборник]

— Знаем мы, чего они хотели, — буркнул тот, но уточнять не стал.

— …и потревожат все заповедные углы, — продолжал Вальтарий, — растормошат то, чего не знают, вопрутся в… как ты это называла? «Пещеры, ведущие в небо»? Хотя, может, они в землю уйдут, как говорили про Брошенную часовню… Короче, начнется свистопляска еще та.

— И впрямь, некоторые вещи лучше не тревожить. Ты понял это, когда покинул Козодоя. Но не думаю, будто начнется, а если начнется, то неизвестно где… ибо учат мудрецы: «Нет дня, над которым бы не было дня небесного…»

— Ничего не понимаю, хозяйка, из того, что ты говоришь, и рад, что не понимаю. Потому что не меня тут надо Трибуналом стращать…

— Что-то ты разболтался, слуга мой некупленный, — пресек заявление Вальтария Сторверк, несмотря на то, что Селия вовсе не казалась задетой. — Помни, что это — мои друзья и кто ты таков есть, и будешь жить хорошо и долго.

— А я что? Это просто так… замечание… признание того, что хозяйка знает больше меня, а хозяин наверняка и того больше.

— Ладно. — Сторверк поднялся из-за стола. — Темно уж, пора и честь знать. Спасибо за гостеприимство, на будущий год свидимся.

Они распрощались, и уже в дверях, высказав все ритуальные любезности, Сторверк вдруг бросил взгляд на Селию:

— А хитер твой муж, сестрица… Знаешь, с чего все началось? Я его спросил, по каким таким причинам вас в Открытые земли занесло. А он так ловко разговор увел, что за весь вечер никто и не вспомнил о том… но так и не ответил.

— Будешь у себя дома, брат мой Сторверк, — серьезно произнесла Селия, — повтори этот вопрос родителям.

Сторверк кивнул и вышел. Оливер отправился до конца улицы проводить гостей, хотя ночные нападения в это время года здесь случались редко, от жары лень обуревала даже воров (правда, было бы забавно, коли последние напали бы на Вальтария). Когда он вернулся, Селии в кухне не было. Впрочем, она тут же появилась, не по-хорошему скрючившись.

— Что с тобой?

— Ничего… Дурнота обуяла… Прошло уже. В опровержение своих слов она пошатнулась, ухватившись за край стола. Оливер увидел, что она очень бледна, лицо ее блестит от пота.

— Ты же совсем больна! Тебе нужно немедленно лечь!

— Да говорю я — все уже прошло… и со стола нужно убрать…

— Оставь! Морин завтра уберет.

Не обращая внимания на ее слабые отнекивания, Оливер, подхватив свечу со стола, увел Селию наверх, в спальню, усадил на постель, стянул с нее башмаки и расстегнул платье, приговаривая:

— Ты прости меня… выпал сегодня день… сначала тетки-кузины, потом я гостей привел… я же не знал, что Сторверк Вальтария притащит с разговорами его дурацкими… и еще жара, ты же не привыкла…

Селия к тому времени успела прийти в себя, дыхание ее выровнялось, но в глаза Оливеру она не смотрела, когда медленно выговорила:

— Тетки-кузины здесь ни при чем… равно как и жара… и я не отравилась, если ты это собрался предположить…

— Так что же?

Она, наконец, нашла в себе силы посмотреть на Оливера и произнесла с неким вызовом:

— Думаю, я беременна. После паузы он заметил:

— Ты говоришь, как будто боишься.

— И боюсь, — пробормотала она, — всякое бывает… А ты не боишься?

— Я боялся, пока гадал, чем ты больна. Привык лекаря из себя строить, а знаний-то…

— И не удивлен?

— Я бы удивился, если б этого не произошло, раньше или позже. — Он снова помолчал. — И когда… ты считаешь?

— Не уверена… где-то в октябре.

— В октябре — это хорошо. Жара спадет, и я буду меньше занят.

— Всегда восхищалась твоей силой воли. Наверняка не все отцы так спокойно выслушивали подобные вести, мой так и вовсе сбежал..

Они засмеялись. Напряжение и тайный страх исчезли, испарились без следа.

— Ты бы все же легла. Пусть это и не болезнь, а надрываться все же не стоит.

— Ты тоже ложись. Устал ведь, а завтра с рассветом опять в порт.

Раздеваясь, Оливер вдруг хлопнул себя по лбу:

— До меня только что дошло… Мы так и не удосужились обвенчаться.

— А какая разница?

— До сегодняшнего дня — никакой.

— Что ты, право… Думаешь, если я ношу ребенка, то поволоку тебя под венец, как соблазненная белошвейка?

— Дело не в тебе. И не во мне. А в ребенке. Я достаточно пошатался по империи и видел, какие неприятности бывали у людей из-за того, что они не могли доказать законность своего рождения.

— А меня никогда не угнетало сознание того, что я незаконнорожденная. Хотя, сколько себя помню, кругом не упускали случая мне об этом напомнить. И не волновало меня то, что любой мужчина старше сорока лет мог оказаться моим отцом, а моложе — братом. Вот ты, например.

Оливера передернуло.

— Начать с того, что мой отец никогда не был солдатом…

— Да знаю я… Прости, это была дурная шутка. Похоже, в последние месяцы мы оба шутим неудачно. Кстати, ты так и не сказал мне, от чего он умер.

— Разве? Родители умерли во время эпидемии желтой лихорадки. А меня тогда тетка Олив вывезла из города. Двадцать лет уже прошло… А от чего умерла твоя мать?

— От воспаления легких. Теперь мне кажется, что Найтли мог бы ее вылечить, но не обеспокоился… хотя, возможно, я приписываю ему то, в чем он не повинен… А тогда мне не приходило это в голову. Я была слишком убита, Найтли же был единственным, кто обо мне заботился… Как я могла помыслить о нем плохо?

— Все-таки мы с тобой сумасшедшие. Оба. Завели разговор о смерти в такой день… вернее, ночь.

— Опять ты прав. И опять я виновата. Язык мой — враг мой. Лучше и самом деле попробовать уснуть.

Но Оливера осенило очередное соображение.

— Ты не спишь? Нет? Слушай, что получается. Весь город знает, что мы уже женаты, и вдруг мы венчаемся. Вот языки начнут чесать!

— О Господи, нашел из-за чего беспокоиться…

И все же это была задача, над которой следовало подумать. А Сторверк с Вальтарием, странные застольные разговоры и зловещая песня, имя которой Селия знала, но не хотела назвать, — все было забыто. Пока забыто.

Несмотря на ворчание Селии, Оливер настоял на своем. «Как всегда», — не замедлила отметить она. Жизнь в небольшом городе, где почти все друг друга знают, имеет свои достоинство, но и свои недостатки. Если бы они вздумали здесь венчаться («А чем тебе наш Симон Зилот плох?»), это вызвало бы лишние пересуды, а увериться в том, что они навсегда избегли всяческих напастей и могут сколько угодно привлекать к себе внимание окружающих, было бы слишком опасно. В Эйсане также имелась церковка во имя святого Калгака. Оливер пару раз беседовал с тамошним священником, который жаловался, что об эту пору только и занят тем, что благословляет скот, а затем птицу, коими торгуют на ярмарке. Вряд ли эти жалобы были столь уж искренни, поскольку и крестьяне, прибывавшие на ярмарку из ближних деревень, и заезжие торговцы, заботясь о товаре, не забывали своего пастыря, и на столе его что ни день появлялось то жаркое из молодого барашка, то молочный поросенок, то курица — и яичница соответственно, не говоря уж о вине. Да что там! Юг есть Юг, даже в таком захолустье, это вам не Эрдский край с вареной репой и горьким пивом.